Лишенец - гражданин РСФСР, СССР, в 1918-1936 лишенный избирательных прав согласно Конституции РСФСР.

Конституция РСФСР 1918 г. устанавливала статьей 65, что:

Не избирают и не могут быть избранными, хотя бы они входили в одну из вышеперечисленных категорий:
а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;
б) лица, живущие на нетрудовой доход, как-то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;
в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;
г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;
д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;
е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными или умалишенными, а равно лица, состоящие под опекой;
ж) лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором.

Конституция РСФСР 1925 г. содержала аналогичный список лиц, лишенных избирательных прав, в ст. 69 и предоставляла таковые права трудящимся иностранцам в ст. 11.

Статьей 15 «Инструкции о выборах городских и сельских Советов и о созыве Съезда Советов» от 26 ноября 1926 года указывались следующие группы населения, подлежащие лишению избирательных прав. Во-первых, это «земледельцы, применяющие наемный труд, имеющие наряду с земледельческими хозяйствами собственные или арендованные промысловые и промышленные заведения и предприятия с применением постоянного или сезонного наемного труда, занимающиеся наряду с земледельческим хозяйством скупкой и перепродажей…». Во-вторых, к этой же категории были отнесены «лица, закабаляющие окружающее население путем систематического предоставления в пользование имеющихся у них сельскохозяйственных машин».

Инструкцией о выборах был установлен и порядок восстановления в избирательных правах «при условии, если эти лица в настоящее время занимаются производительным и общественно-полезным трудом и доказали лояльность по отношению к Советской власти». Лишенцы имели возможность обжаловать решение избирательных комиссий в недельный срок со дня опубликования или ознакомления со списком лишенных избирательных прав.

По итогам Всесоюзной переписи 1926 года население в СССР составляло 93 млн человек. Лишенных права голоса в стране было 1040894 человека (1,63 % от общего количества избирателей). 43,3 % из них составляли торговцы и посредники. Затем следовали священнослужители и монахи - 15,2 %; живущие на нетрудовые доходы - 13,8 %; бывшие царские офицеры и другие чины - 9 %. Совершеннолетние (свыше 18 лет) члены семей лишенцев также не имели права голоса. Таковых было 6,4 %.

В 1927 году не имели права голоса уже 3038739 человек (4,27 % избирателей). К этому времени среди лишенцев сократилось количество торговцев (до 24,8 %) и священнослужителей (до 8,3 %), но возросло число членов семей пораженных в правах - до 38,5 %

Лишенцы не имели возможности «занимать ответственные должности, а равно быть заседателем в народном суде, защитником на суде, поручителем, опекуном». Они не имели право получать пенсию и пособие по безработице.

В 20-е годы по началась кампания по выселению лишенцев из коммунальных квартир, а также исключению их детей из школ. Они были лишены возможности учиться в старших классах и получать образование в ВУЗах. Вместо призыва в армию сыновья лишенцев зачислялись в так называемое «тыловое ополчение».

Конституция РСФСР 1937 года г. предоставила избирательные права всему населению. В советских анкетах, заполняемых при приёме на работу, сохранялся пункт «лишались ли права голоса, когда и за что », так как до 1 января 1961 года действовал п. «д» ст. 20 УК РСФСР 1926 г. и аналогичные статьи УК союзных республик, устанавливавшие, что поражение политических и отдельных гражданских прав может применяться судами как мера социальной защиты по отношению к преступникам.

Как только не именовали Советский Союз в двадцатые и тридцатые годы его лукавые апологеты. Всемирным отечеством пролетариата, царством рабочих и крестьян, самой свободной страной на свете, где люди живут счастливо - не то, что рабы капитала за рубежом. Трубили и о грядущей «земшарной республике Советов», в которой вот-вот сольются все народы и страны.

Совершающим ознакомительные поездки в СССР иностранцам, будь то знаменитые писатели вроде Жида или Фейхтвангера или делегации каких-нибудь тред-юнионов, показывали разукрашенный кумачовыми лозунгами потемкинский фасад. И простодушные гости, в самом деле, верили, а поверив, рассказывали и писали, что вот здесь-то, на одной шестой планеты, наконец, устранены все язвы западной цивилизации, и человек впервые в истории обрел свободу и счастье. И никакого бесправия!

Наивные гости. От них предусмотрительно прятали такое, от чего у всякого нормального человека волосы встают дыбом. Сцены раскулачивания, население, питающееся лебедой и березовой корой, случаи людоедства, местности, оцепленные войсками НКВД, чтобы оттуда никто не мог убежать и спастись. А еще сотни строек коммунизма с применением рабского труда заключенных - как важнейшая отрасль экономики. Выдача паспортов не всем, а только «правильным» гражданам. Новое крепостничество под маркой колхозов. Арест и расправа по доносу, за неосторожное слово или хранение стихов. Партийная печать, дышащая злобой и ненавистью, а никакой другой и нет. Или вот такой феномен - «лишенцы». Ярчайшее достижение наивысшей общественной формации. Привкус то ли средневековья, то ли азиатского деления на касты.

На заре советской власти, в 1918 году, появилась первая конституция РСФСР. Помимо обильной риторики о сущем и грядущем освобождении трудящихся от всяческих оков, в ней содержались статьи о жестокой дискриминации по социальному или профессиональному признаку. Определялись классы-изгои и сословия-парии. Кто был когда-то всем, становился никем.

Так, статья 65 конституции, в разработке проекта которой, между прочим, принял живейшее участие наш земляк Яков Свердлов, устанавливала категории граждан, лишенных избирательных прав в царстве диктатуры пролетариата. К лишенцам относились лица, использующие наемный труд, живущие на нетрудовой доход (например, на проценты с вкладов), частные торговцы и посредники, служители религиозных культов и монахи, бывшие чины полиции и спецслужб и их негласные помощники. (Словечко «бывшие» было одним из самых ходовых в лексике бюрократов от ВКП(б) или ОГПУ. Словно позорное клеймо. Все «бывшие», по сути, уравнивались в правах, а точнее, бесправии, с категориями недееспособных или имевших судимость за корыстные и порочащие преступления. Другое вполне официальное название - «социально-чуждые». Некая разновидность антиобщественного элемента.

Следующая конституция, 1925 года, пролонгировала черный список изгоев, зато предоставляла все права «трудящимся иностранцам». К основному закону прилагалась инструкция о выборах, и в ней в число лишенцев включались крестьяне, имеющие промышленные или промысловые заведения с привлечением наемных рабочих, хотя бы и арендованные, и сельские жители, сдающие в аренду соседям сельхозмашины и инвентарь. И это, заметим, в разгар НЭПа, когда идеолог партии Бухарин выбросил клич «Обогащайтесь!», адресованный всякому землепашцу. В случае возврата лишенца к «общественно-полезному труду» ему могли вернуть отобранные права. Но клеймо оставалось. В любых анкетах была обязательная графа о настоящем или прошлом лишенчестве, и сокрытие правды грозило карой.

А лишались люди не только права голосовать или избираться в органы власти. На практике их жизнь сопровождалась множеством жестких ограничений, и была, мягко говоря, не сладкой. Эти в полном смысле изгои общества лишались любых пенсий, компенсаций, пособий, включая пособие безработным. Лишенцам закрывался доступ в вузы, профсоюз, на хорошую должность. В 1928 году была введена карточная система распределения хлеба и продуктов, и лишенец узнал - заборные книжки не для него. В 1920-е годы шла кампания по выселению лишенцев из коммунальных квартир и исключению их детей из школ.

Но и это не все. В статье исследователя Н.А. Федоровой «Лишенцы 1920-х годов: советское сословие отверженных» сообщается: «В случае поступления на работу «лишенцу» назначалась самая низкая заработная плата, при службе в вооруженных силах его направляли либо в штрафную роту, либо в тыловое ополчение. Ущемления шли при приеме в колхоз, налогообложении. Чем, скажите, это лучше системы расовой дискриминации, практиковавшейся в США или европейских колониях в отношении представителей «низших рас», и чему советская пропаганда адресовала столько гнева и обличений.

Отметим, что к лишенцам относились не только сами крестьяне-кулаки, торговцы, священники и бывшие полицейские, но и их совершеннолетние дети. А бил статус лишенца по всей семье, подчас весьма и весьма многодетной. В этом состоял особый трагизм ситуации. Бесправие стало поистине массовым. Всесоюзная перепись 1926 года выявила в СССР свыше миллиона лишенцев. А всего год спустя их число перевалило за три миллиона - каждый двадцатый избиратель.

Сколько же изгоев было в Нижегородском крае? Исследовавший тему нижегородский историк, кандидат юридических наук Александр Беляков подсчитал, что в выборные кампании 1926-1928 годов избирательные права отняли у 65 000 глав семейств. Вместе с детьми и иждивенцами это, по самым скромным оценкам, не менее 200 000 человек. Треть лишенцев проживала в городах.

В период коллективизации лишенцы первыми подверглись нараставшим чисткам государственного аппарата, а самая массовая их категория - зажиточных крестьян - беспощадному лишению имущества - «раскулачиванию» и выселению. Краевая спецкомиссия в составе второго секретаря крайкома ВКП(б) Абрама Столяра, полпреда ОГПУ Ильи Решетова и зампреда крайисполкома Николая Голованова утверждала цифры. Историк пишет: «На основе директив ЦК ВКП (б) в Нижегородском крае подлежали высылке с 6 марта по 6 апреля 1931 года 1500 семей в Казахстан и Синегорский район Нижегородского края. ОГПУ к 20 мая выслало 510 глав кулацких семей, намечено к выселению 1300 семей или 6658 человек.

Выселение, замечает Александр Беляков, можно сравнить с военной операцией. Так было в Починковском районе: «Расстановка сил: коммунистов - 60, комсомольцев - 50, вооруженная охрана - 22 человека. Меры согласованы с ОГПУ и комендантом погрузочного пункта станции Ужовка. Сроки операции 25-26 мая. Сначала отправляются лица из 79 семейств, затем еще 26 семей. Скопление публики достигнет 7 - 10 тысяч человек. Политические настроения в основном здоровые. Однако в отдельных пунктах есть проявления классовой борьбы».

За этим эвфемизмом скрывается океан народного горя, всесоюзный бабий вопль и детский плач. И мужское отчаяние, доходившее до крайностей. Ответом жестокой власти была эскалация репрессий. Только за 1931-1932 годы, как отмечается крупнейшим специалистом о судьбах раскулаченных Н.А. Ивницким, через «тройки» ОГПУ в Нижегородском крае прошло 3403 человека. Насколько полны цифры террора? Историки пользуются доступными архивными источниками. Но в наших архивах зияют глубокие провалы и черные дыры.

Вот лишь один пример, из семейных преданий автора. В 1920-е годы был лишен избирательных прав родной брат моей бабушки Василий Алексеевич Суханов (1867 - 193?). Когда-то он был преуспевающим коммерсантом, одним из самых крупных производителей железных изделий в Красной Рамени (ныне Борский район), славящейся кузнечным промыслом с XVIII века. На Нижегородской ярмарке предприниматель арендовал лавки на Петербургской улице (сведения есть в ярмарочных путеводителях 1910-х годов). В деревне Малое Сукино Останкинской волости имел большой полукаменный дом. На его фирменном бланке указано: предприятие основано в 1870 году, там же - ряд медалей, полученных изделиями В.А. Суханова на разных ярмарках и выставках, включая всероссийскую 1896 года.

В годы НЭПа Василий Алексеевич снова занялся торговлей - мелочной. В 1930 году, будучи уже преклонного возраста, он обращался к властям с просьбой о восстановлении в гражданских правах. Когда его арестовали, семья точно не знает. При допросах на Воробьевке требовали выдать спрятанное золото. Суханов уверял, что никакого золота нет и в помине, что если и было когда-то - давно сдали в торгсин, чтобы кормить детей и внуков. Память сохранила картины очередей у тюрьмы да рассказ сторожа на кладбище Марьина Роща о том, что накануне где-то здесь без лишнего шума погребли тело неизвестного старичка. На запросы из ФСБ родным приходил стандартный ответ: сведений нет.

На рубеже 1920-30-х годов по многомиллионным «неправильным» и «бывшим» классам, сословиям и группам был нанесен удар сокрушительной силы. Основная его мощь обрушилась на самых трудоспособных, предприимчивых, образованных, мыслящих, непокорных. На крестьян-землепашцев, добившихся лучших результатов. На священнослужителей, хранящих духовную традицию и оберегающих моральные устои. На ученых и инженеров имперской еще выучки и высочайшей квалификации. Словом, на старый, плодородный трудовой и культурный слой. Это был чудовищный по силе и второй по счету, после гражданской войны, подрыв генофонда нации. Не там ли надо искать причины небывалых по масштабу поражений СССР в первую фазу Великой отечественной войны, ставшей, одновременно, и всполохом новой гражданской? Да и корни наших нынешних бед?

А впереди был 1937 год, и именно уцелевшие крестьяне-лишенцы стали главной мишенью, на которую нацелился печально знаменитый приказ наркома Ежова № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

Восстановить в отношении их справедливость, реабилитировав всех, государство не считает нужным, ограничиваясь полумерами. Как и в отношении заложников времен гражданской войны. Зато давно и поспешно реабилитированы те, кто под флагом светлого будущего творил геноцид и в 1918-1920-е годы, и в эпоху «перелома хребта» - кадры ВЧК-ОГПУ-НКВД, судьи и прокуроры, партфукционеры, пропагандисты бесчеловечной идеологии. Такой вот смешной парадокс.

На изломах социальной структуры: маргиналы в послереволюционном российском обществе (1917 - конец 1930-х гг.)
Глава 1. Лишенные избирательных прав (лишенцы) как маргинальная группа (1918 - 1936 годы.)

Лишение избирательных прав по политическим, экономическим и другим мотивам существовало в нашей стране формально с 1918 по 1936 годы (от Конституции РСФСР 1918 г. до сталинской Конституции 1936 г.). Однако и после формального объявления об упразднении ограничений в избирательных правах вплоть до смерти Сталина существовала разветвленная система ограничений и дискриминаций для значительной части общества, попадавшей под различного рода репрессии. Таким образом, формальный признак (наличие или обладание избирательными правами) имел громадное значение для идентификации и определения статуса индивида или группы в сталинском обществе, его значение не менее, а, быть может и более важное, нежели такой критерий, излюбленный для сталинизма, каковым было отношение к собственности. Большевики, вводя ограничение во владении избирательным правом, не были пионерами в данной области. Царское правительство в начале ХХ века использовало цензы оседлости и имущественный в ходе различного рода выборов. Кроме того, в России, как и в ряде других стран, имел место высокий возрастной ценз – 21 год – для участия в выборах. Не имели избирательных прав, женщины, а также категории лиц, недееспособных в силу умственной слабости, и осужденные по суду за различные проступки. Ограничения касались и военнослужащих. Подлинно свободными, всеобщими и демократическими были лишь выборы в Учредительное Собрание: они проходили без существовавших ранее ограничительных цензов, возраст избирателей был снижен до 18 лет, но при этом сохранялось поражение в правах для преступников и умалишенных.

Придя к власти, большевики сразу ввели массовые ограничения в избирательных правах для значительных групп населения по мотивам, не учитывавшимся ранее, как бы "перевернутым" наоборот: основанием для поражения в правах становилось не отсутствие (как раньше), а наличие имущественного ценза, а также владение когда-либо собственностью, учитывались также социальное происхождение, прошлая и настоящая деятельность и т.д. Мотивация лишенчества прошла несколько этапов своего формирования. В 1918 году предполагалось лишать избирательных прав в первую очередь эксплуататоров, к числу которых были отнесены:

• лица, использующие наемный труд в целях извлечения прибыли;
• лица, живущие на нетрудовые доходы (проценты с капитала и т.д.), частные торговцы и посредники;
• служители религиозных культов;
• служащие и агенты полиции и жандармерии, а также крупные царские чины, офицеры и генералы и т.д.

В правах ограничивались также душевнобольные и лица, состоящие под опекой, а также осужденные по приговорам суда. Вместе с тем Конституция 1918 года заложила основу для дальнейшего произвола в толковании мотивов лишения избирательных прав, введя широкую формулировку: "лишать отдельных лиц или группы прав, которые пользуются ими в ущерб интересам социалистической революции". В последующие годы под эту категорию стали подводить широкие группы тех, кто представлял потенциальную или реальную опасность для сталинского режима, – бывших белых офицеров, представителей контрреволюционных партий и организаций и т.д.

Следует учитывать, что лишение избирательных прав не имело под собой прямого политического смысла (имеется в виду возможный проигрыш на выборах). В самый разгар массового лишения избирательных прав доля лишенцев не достигала и 10% от численности взрослого населения. К тому же советская избирательная система в 19 году носила "открытый" характер, проводилось открытое голосование, исключавшее поражение коммунистов или их сторонников при выборах. Следовательно, "лишенцы" не могли представлять для большевиков реальной политической угрозы.

Причины и мотивы того, почему по мере упрочения своего положения в обществе большевики не только не ослабляли ограничительных мер, но и усиливали их, (во второй половине 1920-х годов численность лишенцев возросла, а состав усложнялся), лежали в другой плоскости. Лишение избирательных прав выполняло следующие функции:

• превентивную (предотвратить возможное усиление позиций и влияния в обществе тех или иных групп, потенциальных или реальных противников большевизма);
• проведения искусственного структурирования общества (как часть политики деления общества на своих сторонников и противников);
• установления поэтапного тотального контроля над основной частью общества;
• привлечения к проведению мер ограничительно – дискриминационного характера (соучастие) социальных низов;
• поддержания в обществе атмосферы раскола и конфронтации – поддержание психологии агрессии в отношении бывших привилегированных сословий и корпораций.

Наконец, лишение избирательных прав являлось, с одной стороны, своего рода прологом к прямым массовым репрессиям (поскольку хорошо поставленные учет и контроль над "лишенцами" позволял без особого труда выявить объект для репрессий – как в случаях "кулаками" в 1930 г. или с бывшими белыми офицерами в 1937 г.), а, с другой стороны, могло выступать в качестве эпилога, продолжения репрессий по отношению к уже отбывшим сроки наказания ссыльным или заключенным. Кроме того, существование института лишенцев позволило режиму в 1930 – 1937 годах создать дополнительную категорию лиц, принудительно закрепленных за выполнением тяжелого труда (дети лишенцев мужского пола направлялись в части тылового ополчения).

Таким образом, "лишенчество" ограниченно входило частью в разветвленную систему ограничительно-дискриминационных мер, направленную против различных категорий и групп послереволюционного общества. "Лишенчество" играло и самостоятельную и вспомогательную роли, в осуществлении политики контроля и репрессий над обществом.

К таким характеристикам "лишенчества", как продолжительность (многие группы не имели перспектив быть когда-либо восстановленными в правах) и наследованность (широко практиковалось лишение избирательных прав членов семей) дискриминаций, следует добавить разнообразие форм дискриминаций и ограничений, вызванных поражением в избирательных правах. Таковых насчитывалось более десяти, начиная от исключения из профсоюзов и кончая исключением из школ или вузов детей "лишенцев".

В эволюции законодательства в деле лишения избирательных прав следует определить несколько этапов. Так, до 1924-1925 годов "лишенчество" не подвергалось пересмотру состава категорий, определенных в Конституции 1918 года. В 1924 году начались новации, поначалу воспринятые как либерализация избирательного законодательства. Проводя политику расширения социальной базы в духе лозунгов "Лицом к деревне" и "Оживления Советов", режим принимает решения о снятии ограничений для участия в выборах части слоев крестьянства, а также групп интеллигенции по мотивам их прежней "антисоветской" деятельности. Однако подобная акция смягчения ограничений привела к нежелательным для власти результатам. В ходе выборов 1925 года, особенно в селах, коммунисты чуть было не потеряли все свои позиции. В 1926 году, как следствие выводов из сложившейся ситуации, избирательное законодательство не только вернулось к нормам 1918 года, но с этого момента пошло существенно дальше по пути его ужесточения. В состав "лишенцев" попали не только те, кто использует наемный труд на данный момент, но и те, кто использовал наемный труд или жил на нетрудовые доходы до революции. Кроме того, группу бывших полицейских и жандармов пополнили многие, кто имел должности, чины и звания, кто когда-либо служил в госаппаратах царского и прочих небольшевистских правительств. Кроме того, в число "лишенцев" стали включать членов их семей. Затем лишение прав стало касаться все более обширной категории лиц, подвергаемых репрессиям по линии ОГПУ во внесудебном порядке, хотя ранее лишать репрессированных прав можно было только по суду. Все это привело к стремительному увеличению численности, которое достигло своего пика к началу 1930 года. В 1930 году начался процесс определенного упорядочения практики лишения избирательных прав. Были, наконец, признаны "перегибы" в деле поражения в правах. Однако цель преследовалась при этом чисто прагматическая – за счет ослабления давления на одни группы создать иллюзию демократизма советского общества. Так, после 1930 года дети "лишенцев", если они проживали отдельно, получили возможность добиться восстановления в правах. Мужчины, прослужившие в частях тылового ополчения три – четыре года, восстанавливались в правах. Вместе с тем, усилилась процедурная строгость в деле восстановления в правах "лишенцев". Этого можно было добиться путем апелляции после пяти лет с момента лишения прав при соблюдении определенных четко оговоренных условий. Венцом "либерализации" избирательного закона стало упразднение по сталинской Конституции 1936 года института "лишенцев". Однако очевидно, что это произошло в тех условиях, когда процедуры ограничительно-дискриминационного характера выполнили возлагаемые на них функции – общество стало управляемым и подконтрольным. Активная оппозиция или социально независимые от власти группы (торговцы, "кулаки" и т.д.) были устранены из общества, а молодое поколение, члены их семей, в массе своей сделали выбор, в той или иной степени порвав со старшим поколением.

Таблица 1.
Численность "лишенцев" различных категорий в СССР в 1926-1929 годах.

Общесоюзные и региональные данные о численности и составе категорий лишенцев на протяжении второй половины 1920-х годов (табл.1, 2) позволяют сделать определенные выводы о направленности и динамике дискриминационной политики в отношении к тем группам или остаткам прежних дореволюционных сословий, которые согласно большевистской доктрине подлежали ограничению, вытеснению и ликвидации как "эксплуататоры в прошлом и настоящем". Обращает на себя внимание резкое расширение применения практики "лишенчества" в течение всего одного-двух лет, когда численность "лишенцев" выросла с 1926 по 1927 год примерно в три раза, практически по всем категориям. Особое ужесточение политики проявилось в отношении к социально-активным и экономически независимым от властей группам – зажиточным слоям крестьянства, торговцам. Но еще более значительным оказалось включение в число лишенцев членов их семей, достигших 18 лет и находившихся на иждивении глав семей. Это означало, что "лишенчество" эволюционировало в сторону наследственного дискриминируемого сословия советского общества. Бросается в глаза и то обстоятельство, что численно росла группа "лишенцев", принадлежавших к категориям "бывших", (сословие священнослужителей, бывших чинов полиции, офицерство и т.д.) хотя по логике их численность в послереволюционное время должна была увеличиваться.

Объяснение лежит в изменениях принципов подхода к приписке в эти категории: например, в число священников по новым инструкциям стали причислять тех, кто не имел священного сана, – хористов, церковных старост и т.д. Здесь прослеживалась четкая цель – посредством такого рода превентивных мер блокировать церковь, карая за связи с нею мирян и другие группы. Резкое увеличение численности бывших белых офицеров или полицейских объясняется тем, что после 1927 г. большевистским режимом эта группа была признана потенциально опасной на случай внешне- и внутриполитических конфликтов и кризисов, хотя многие относившиеся к ней до середины 1920-х годов, прошли пятилетний цикл службы в советских учреждениях или в Красной Армии, добились амнистии и восстановления в правах. Это повлекло за собой повторное и на сей раз окончательное лишение этих людей их избирательных прав.

Данные по Сибирскому региону позволяют провести сопоставительный анализ, который показывает специфику сибирских "лишенцев". Так, удельный вес отдельных групп (доля лиц, использовавших наемный труд – главным образом зажиточное крестьянство, а также группа осужденных по суду и подлежавших опеке) оказался вдвое выше общесоюзных показателей. Это, в частности, позволяет подтвердить характеристики Сибири как региона с более высокой долей зажиточного крестьянства, а также как места, куда массово направлялись осужденные по суду (в те годы главным образом рецидивисты, уголовные элементы). Меньше, чем в целом по стране, в регионе были представлены группы так называемых бывших – офицерство, священнослужители.

Можно ли считать "лишенцев" совокупной маргинальной группой, особенно учитывая то обстоятельство, что она включала в себя самые разнородные группы из обломков различных сословий и групп – от бывших дворян до уголовников-рецидивистов? Для выявления социального образа "лишенцев" воспользуемся аналитическими разработками студентки НГУ М. Саламатовой, проделавшей трудоемкую работу по формированию и обработке базы данных на массив из почти 1 тыс. личных дел лишенных избирательных прав в Новосибирске за 1927 – 1936 годы. За этот период число лишенцев менялось таким образом: 1926 год – 1 тыс. чел. , 1927 год – 3,3 тыс. чел., 1929 год – 5,3 тыс. чел. и с 1930 по 1936 год цифра оставалась стабильной – около 6 тыс. чел.

Что касается некоторых обобщенных демографических и социально-культурных характеристик новосибирских лишенцев этого десятилетия (1926 – 1936 годы), то выглядят они так. Среди лишенцев почти 3/4 составляли мужчины. Женщин, как правило, лишали либо за участие в торговле (мелкой, розничной), либо как членов семей.

Говоря о возрастном составе лишенцев следует отметить, что доля возрастной группы от 30 до 50 лет была доминирующей – около 2/3 всех лишенцев. Крайние возрастные группы – молодежь до 30 лет и люди старше 50 лет – составляли в среднем по 15%. И если у молодежи имелись определенные шансы на восстановление в правах, "благодаря" прагматической установке властей на раскол поколений, то у людей среднего и старшего возраста эти шансы были почти нулевыми. Уровень грамотности городских лишенцев был достаточно высоким – около половины из них имели образование от среднего и выше. Значительная их часть до дискриминации работала в советских учреждениях.

Интерес представляют данные о национальном составе лишенцев Новосибирска. Имеющиеся в литературе утверждения (А. Добкин и другие) о том, что при лишении избирательных прав чаще страдали национальные меньшинства – евреи, немцы и другие – материалами по Новосибирску не подтверждаются. Доля русских среди лишенцев составляла 88 %, украинцев – 4 , евреев – 2 , немцев – 0,5 %, и т.д. В целом приведенные данные сопоставимы со статистикой национального состава населения Новосибирска, поэтому нет оснований говорить, что лишенчество имело цель сознательно дискриминировать какие-либо отдельные нацменьшинства.

Особый интерес для анализа представляет группа священнослужителей и монахов. Ее удельный вес в составе "лишенцев" колебался около 5-7 %. По упомянутым выше причинам численность этой группы после 1926 года искусственно завышалась в угоду политике режима. Священнослужители являлись вдвойне жертвами дискриминационной политики. Дело в том, что даже демонстративно сделанное (часто в угоду властям) отречение от сана не гарантировало бы бывшим священникам автоматического восстановления в правах. Участь отрекшихся от сана была незавидной: потеряв устойчивый источник для существования, бывшие священники, люди, как правило, старшего и среднего возраста, были вынуждены наниматься через биржи труда, которые направляли их, согласно инструкции, только на тяжелые физические работы.

В поле повышенного внимания властей находилась категория лишенных за принадлежность к полиции, службу в белой армии, в госаппаратах царского и белых режимов. Основную часть бывших белых офицеров составляли лица активных возрастов – от 30 до 45 лет. Среди них относительно немного было кадровых офицеров, интеллигентов, офицеров военного времени и попавших по мобилизации вначале в царскую, затем в белую армию. Они так же, как и священнослужители, являлись жертвами специфической логики поведения властей. Несмотря на то, что к моменту окончания гражданской войны почти все они были амнистированы новой властью и в значительной своей массе вернулись к работе по прежней гражданской специальности, а за прошедшие годы адаптировались к советским реалиям (часть из них поднялись по советской служебной лестнице до управленцев краевого уровня), по избирательной инструкции 1926 года ББО подверглись лишению избирательных прав в массовом масштабе.

Следует отметить, что лишение избирательных прав в большинстве случаев выступала как мера превентивная, как бы предваряющая будущие репрессивные или более жесткие дискриминационно-ограничительные меры в отношении тех или иных групп общества. Однако в ряде случаев "лишенчество" выступало в качестве меры, сопутствующей осуществлению репрессий, являясь прямой составной частью последних. Сказанное в полной мере относилось к лицам, осужденным по суду, в отношении которых суд выносил специальное определение о поражении в правах, зачастую на более длительный срок, чем само лишение свободы. Этим самым возникал эффект двойного давления на репрессированных – к лишению свободы добавлялась последующая правовая дискриминация. После 1922 г. с восстановлением института высылки и ссылки в административном порядке высланных и ссыльных также стали " поражать" в правах вначале на срок ссылки, а затем и на более продолжительное время. И если для заключенных "лишенчество" слабо отражалось на их изолированном особом положении, то для высланных и ссыльных, которые не лишались свободы, а ограничивались в основных гражданских и политических правах и свободах, лишение избирательных прав автоматически влекло за собой весь спектр сопутствовавших этому ограничений и дискриминаций – в возможность получить работу, дать детям образование и т.д.

Последствия лишения избирательных прав.

Особенно важно подчеркнуть, что лишение избирательных прав выступало не как кратковременная политико-идеологическая акция подавления и "ликвидации эксплуататоров", а как одна из ключевых частей, составляющих социальную политику большевистского режима на длительный период – фактически до середины 1950-х годов. В обществе, где статус человека определялся не только и не столько экономическими факторами, а в немалой степени наличием или отсутствием гражданских и политических прав и свобод, "поражение" в избирательных правах становилось одним из важнейших признаков социальной стратификации общества. Для "лишенцев" потеря прав становилась индикатором их маргинальности, выпадения из общественной среды и началом более глубокого погружения на "дно" социальной структуры. Вне зависимости от принадлежности к различным образовательным, социальным, профессиональным или культурным стратам, "лишенцы" уравнивались в своем неполноправном состоянии и в одинаковой степени начинали испытывать на себе ограничения, которых было более 12. Среди сопутствующих мер (которые, собственно и превращали повседневную жизнь лишенцев в драму) следует отметить следующие:

• увольнение с работы;
• исключение из профсоюзов и кооперативов, а это влекло за собой невозможность получать товары и продукты в условиях карточной системы в 1929 – 1935 годах;
• выселение "лишенцев" из занимаемых ими квартир в муниципальных домах в городах, затем и вовсе из крупных городов во время "чисток" последних в 1920 – 1930-х годах;
• значительное повышение налогового бремени и даже введение для "лишенцев" особых налогов, например, военного, поскольку детей "лишенцев" не призывали в кадровую Красную Армию;
• исключение детей "лишенцев" из старших классов средних школ, техникумов и вузов и т.д.

Можно констатировать, что большая часть "лишенцев" ни по происхождению, ни по реальному социальному положению не принадлежала к выходцам из привилегированных ранее сословий и групп. Следовательно, они в массе своей не были и политическими противниками большевизма. Однако совершенно очевидно, что большевики преследовали при лишении прав гораздо более глубокие и дальние цели. Первая из них состояла в "доламывании" и "размельчении" доставшихся большевикам от прежнего строя традиционных слоев и групп. Использование при лишении прав таких критериев, как прежняя социально-сословная принадлежность (происхождение или положение до революции), позволяло не ослаблять давления и дискриминаций по отношению к "бывшим" и не давать им возможность адаптироваться и тем более сорганизоваться в новых условиях. Если взглянуть на объекты "поражения " правах, то станет очевидно, что основной удар режим наносил по наиболее социально независимым от государства и активным, деятельным слоям общества 1920 – 1930-х годов – торговцам, предпринимателям, зажиточному крестьянству, лицам "свободных профессий" из числа интеллигенции – тем, кто мог составить основу правового, гражданского общества, ростки которого стали появляться в годы нэпа. Перевод этих групп в маргинальное состояние и можно считать наиболее тяжелым для общества в целом последствием. Другое глубокое последствие разрушительного долговременного действия "лишенчество" нанесло институту семьи в целом. Члены семей "лишенцев", в первую очередь молодежь, оказались поставлены в условия жестокого выбора: либо остаться в семье, либо порвать с ней. Тем самым углублялся и властью искусственно воспроизводился конфликт поколений. Тем самым устойчивость семейных отношений была подорвана.

Таким образом, по своим целям, методам и результатам проводимое большевистским режимом лишение избирательных прав представляло собой органическую часть проводимых широкомасштабных репрессий, сравнимую по значимости и последствиям с самыми массовыми террористическими кампаниями типа "большого террора" или депортации – крестьянских или этнических.

Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.) Сидоров Александр Анатольевич

«Лишенцы»

«Лишенцы»

Травля интеллигенции была лишь частью широкомасштабной кампании по избавлению нового общества от «лишних людей» и «чуждых элементов». Под тяжёлый пресс режима в это же время попадают и другие «классово-чуждые» и «эксплуататорские» «элементы». Они становились «лишенцами» - лицами, которые квалифицировались как нетрудовой элемент и поэтому лишались избирательных, а заодно и большинства остальных основных прав гражданина Республики Советов. Критерии для определения «классовой чуждости» были расплывчаты: в число «лишенцев» попадали нэпманы, кулаки, торговцы, священники и другие служители культа, бывшие помещики, служащие и агенты царской полиции и т. д. «Лишенцы» не могли быть членами профсоюзов, состоять на советской службе, работать на предприятиях. Их детей не принимали в университеты, не призывали в Красную Армию. Они были лишены продовольственных карточек и бесплатного медицинского обслуживания… Один из «лишенцев» вспоминает:

Наша семья была причислена к чуждым и классово-враждебным элементам по двум причинам: во-первых - как семья бывших фабрикантов, т. е. капиталистов и эксплуататоров, во-вторых - потому что мой отец был инженером с дореволюционным образованием, т. е. принадлежал к части русской интеллигенции, в высшей степени подозрительной и неблагонадёжной с советской точки зрения.

Первым результатом всего этого было то, что летом 1929 г. нас всех лишили избирательных прав. Мы стали «лишенцами». Категория «лишенцев» среди советских граждан - это категория неполноценных граждан низшего разряда. Их положение в советском обществе во многом напоминало положение евреев в гитлеровской Германии. Государственная служба и профессия интеллигентного труда были для них закрыты. О высшем образовании не приходилось и мечтать. «Лишенцы» были первыми кандидатами в концлагеря и тюрьмы.. (Ю. Елагин. «Укрощение искусств»).

По данным советской печати, в стране было к 1929 году около трёх миллионов «лишенцев»! В условиях жесточайшего кризиса многие из них голодали, влачили жалкое существование, продавая своё имущество. Иностранные журналисты с удивлением отмечали в 1929–1930 годах большое количество нищих в советских городах, причём многие из этих побирушек обращались к зарубежным гостям по-немецки, по-французски, по-английски (как тут не вспомнить Кису Воробьянинова с его жалостливым «Мосье, же не манж па сис жур. Гебен зи мир битте этвас копек ауф дем штюк брод»)…

Позже «лишенцев» всё чаще стали высылать в отдалённые местности Союза.

Не в последнюю очередь «охота на ведьм» и создание огромной армии «лишенцев» диктовались экономическими задачами. Стране нужна была валюта для закупки за рубежом оборудования, продовольствия, промышленных товаров. Взять её было неоткуда (до этого валюту приносила торговля зерном, но процесс коллективизации на селе привёл к катастрофически низким урожаям). И тогда появляется сеть так называемых «Торгсинов» («торговля с иностранцами»), В условиях охватившего СССР продовольственного и промышленного кризиса здесь можно было, сдав изделия из драгоценных металлов и антиквариат, приобрести на соответственную сумму дефицитных товаров - от чёрной икры до костюма «в ёлочку». Но у кого скопился антиквариат и драгоценности? Ясно, что не у простого рабочего паренька. Остатки роскоши держали у себя «нэпманы» и «буржуи». И этих «классово-чуждых» господ надо было заставить принести драгоценности, по меткому выражению Остапа Бендера, на блюдечке с голубой каёмочкой. Добиться этого можно было прежде всего, полностью перекрыв «чуждым» кислород. Что и было сделано. «Буржуи» вынуждены были нести в торгсины вещи и ценности, пытаясь выжить в условиях «строительства социализма». Тем, кто отдал последнее, оставалось одно - подыхать под забором.

Травля «лишенцев» формально закончилась в 1936 году, с принятием сталинской Конституции, провозгласившей равенство всех советских граждан в связи с «полной победой социализма в СССР». Великому Вождю были уже неинтересны «занюханные» отбросы старорежимного общества. Он выжал из них все, что мог…

Кампания по выбиванию из населения драгоценностей и валюты продолжалась до середины 30-х годов. Любопытно при этом отметить, что только с конца 20-х годов под словом «валюта» стали подразумеваться исключительно иностранные деньги (хранение которых гражданами было категорически запрещено и расценивалось как уголовное преступление). До 1928 года, в период нэпа, в официальной государственной терминологии словосочетание «валюта», «твёрдая валюта» применялось по отношению к российскому рублю. Денежная реформа 1923–1924 годов ставила целью остановить инфляционные процессы, падение курса советских денег. Был выпущен полновесный советский червонец - в весовом отношении точная копия царского, а также бумажный червонец с золотым обеспечением. Планировалось выпустить и мелкие устойчивые деньги. В период проведения реформы обороты «твёрдые деньги», «твёрдая валюта» постоянно повторялись и в речах официальных лиц, и в выступлениях видных экономистов, и в средствах массовой информации, чтобы убедить массы, что инфляция будет непременно остановлена.

Со свёртыванием нэпа исчезает и понятие «советской валюты»: остаётся одна иностранная. Любопытно здесь заметить, что именно в это время, с началом борьбы против так называемых «валютчиков» (людей, тайно копивших у себя иностранные деньги для того, чтобы противостоять инфляции), уголовный жаргон пополняется словом «валюта». Правда, как раз в значении «советские деньги». Словарь тех лет «Из лексикона ростовских беспризорников и босяков» даёт следующее толкование: «ВАЛЮТА - деньги (особенно в1928 г.)». Почему? Видимо, с «настоящей» валютой босяки предпочитали не связываться (когда идёт общегосударственная кампания травли «валютчиков», «социально близким» лучше не подставляться лишний раз под карающий меч Фемиды - «пришьют политику», что недопустимо для «честного вора»). Но красивое слово, привычное с времён нэпа, в новом контексте «заиграло», стало «запретным» и «шикарным». Как же пройти мимо? И вот уже надрывается босяцкая песня:

Жил в Одессе парень-паренёк,

Ездил он в Херсон за арбузами,

И вдали мелькал его челнок

С белыми, как чайка, парусами.

Арбузов он там не покупал,

У приезжих шарил по карманам,

Крупную валюту добывал,

Девочек водил по ресторанам.

(«Серебрится серенький дымок…»)

Какая уж там «крупная» иностранная валюта в Херсоне, в карманах? Речь идёт, конечно, о простых советских рублях. Только на них можно было водить по ресторанам девочек: с долларами, марками или франками из ресторана был прямой путь в ГПУ…

Борьба против «валютчиков» была естественным продолжением политики «выкачивания» из населения средств, необходимых для «индустриализации страны», для закупок импортного оборудования, привлечения специалистов из-за рубежа. Начав с «лишенцев», власть постепенно «нагуливала аппетит». Вслед за «валютчиками» в 1934 году по стране начинается волна репрессий, получивших в народе название «за золото». Если до этого людей принуждали отдавать золото как бы опосредованно, экономическими способами (в период страшного голода в СССР 1931–1933 годов это был зачастую единственный способ выживания при помощи сети торгсинов), то к 1934 году голод в общем и целом удалось преодолеть (ценой дикой эксплуатации крестьянства). А деньги на закупки за рубежом по-прежнему нужны были немалые. Поэтому решено было золото из населения выбивать - часто в прямом смысле этого слова.

Вот что вспоминает одна из непосредственных жертв «золотой» кампании, Е. Кавельмахер:

Считаю нужным рассказать ещё о 1934 годе, когда я, нищая машинистка, попала в кампанию «за золото». В конце апреля (накануне 1 мая) меня из машинного бюро (Правление Госбанка), где я работала, вызвал в коридор очень молодой человек в штатском и предложил поехать с ним недалеко на трамвае. Я, конечно, поехала, бросив работу в машбюро. Привёз он меня в Бутырскую тюрьму, в камеру с ещё одной женщиной… Меня начали ежедневно таскать на допрос и требовать, чтобы я отдала золото, которого у меня нигде, конечно, не было. От следователя Козлова (запомнила его фамилию) я узнала, что мой муж тоже арестован, и мать - тоже, ребёнок брошен один в квартире…

Однажды ночью меня вызвали в маленький зал со сценой, в зале несколько рядов были заполнены людьми. На сцену вышли какие-то люди и начали кричать, чтобы я скорее отдала золото, а то сейчас вынесут моего ребёнка и разрежут на части, раз для меня моё «золото» дороже сына. Окончания этого «представления» я не помню, так как была в безумном состоянии…

Женщине и её родственникам повезло: в середине мая их выпустили на свободу. Сыграло роль, видимо, то, что жили они в полунищенской обстановке, и подозревать здесь наличие «золота» мог только ненормальный.

Разумеется, внимательный читатель в связи с рассказом пострадавшей машинистки тут же вспомнит знаменитый сон Никанора Ивановича Босого, домоуправа из булгаковского романа «Мастер и Маргарита»:

…Он почему-то очутился в театральном зале, где под золочёным потолком сияли хрустальные люстры… Всё было как следует, как в небольшом по размерам, но очень богатом театре. Имелась сцена, задёрнутая бархатным занавесом, по тёмно-вишнёвому фону усеянным, как звёздочками, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлёрская будка и даже публика.

…Из кулис тут вышел артист в смокинге, гладко выбритый и причёсанный под пробор, молодой и с очень приятными чертами лица. Публика в зале оживилась, и все повернулись к сцене…

Как мы можем убедиться, совпадения почти буквальные! «Маленький зал со сценой» - «небольшой по размерам театр», «в зале несколько рядов были заполнены людьми» - «публика в зале», «на сцену вышли какие-то люди и начали кричать» - «из кулис тут вышел артист в смокинге» и далее «выступление» этого «артиста»… Даже описание «артиста» и чекиста совпадает: «очень молодой человек в штатском» - «артист в смокинге… молодой и с очень приятными чертами лица».

Правда, у Булгакова речь идёт не о золоте, а о валюте. Но и это можно понять: «валютная» кампания по длительности действия и значимости была куда основательнее «золотой». Зато «золотая» обставлена была более эффектно, театрально (видимо, результатов нужно было добиться быстрее, оперативнее, поэтому действовали «нетрадиционными» способами). В романе писатель сознательно «смешал» обе кампании травли. Кстати, внимательный читатель легко заметит и следы «золотой» линии: например, «золотые увеличенные десятки» на занавесе, или «золотой колокольчик» на столе у «артиста», или «нервный тенор с арией «Там груды золота лежат, и мне они принадлежат!»

В том, что «Сон Никанора Ивановича» навеян писателю именно «золотой» кампанией, легко убедиться. Ни в черновых набросках 1929–1931 годов, ни в первом варианте романа - «Великий канцлер» (последние главы которого созданы в 1934 году) нет упоминаний о сне Босого. Глава «Что снилось Босому» появляется только в середине 1935 года, когда улеглась волна преследований «за золото» и Булгаков, видимо, смог собрать соответствующие материалы, систематизировать и творчески их осмыслить. Скорее всего, конкретные рассказы пострадавших о «театральных действах» и подтолкнули писателя к созданию новой главы. В преследованиях «валютчиков», происходивших до «золотой» травли, писателю не хватало именно «театральности», кафкианского абсурда, дьявольщины, воплощённой в жизнь…

При этом далеко не всем везло так, как машинистке Кавельмахер. Многие «хранители золота», настоящие и «липовые» «валютчики», «лишенцы» и их дети, родные - шли прямой дорогой в лагеря, пополняя огромную армию советских арестантов.